Что такое метафизика любви, как наука рассматривает рассуждения о природе чувств, чем эротизм отличается от сексуальности, откуда выросли идеи гендера, а также как феминизм и сексуальная революция трансформировали роль любви в жизни людей, в интервью Indicator.Ru рассказал автор курса «Философия и психология любви: современные теории и историческое наследие» на Neon.University, кандидат философских наук Филипп Тагиров.
В рамках совместного с РУДН курса философ вместе со слушателями разберется в том, чем отличаются любовь, сексуальность и эротизм, как меняется сегодня институт семьи, попытается понять мотивы партнеров и выделит ключевые проблемы определения сексуальной ориентации. Прошедшие курс получат удостоверение о повышении квалификации от университета. Записаться на курс повышения квалификации можно по ссылке
— Какие науки сейчас интересуются феноменом любви? Различается ли то, как рассматривают это чувство философы, антропологи, психологи, социологи?
— Вы совершенно правильно очертили круг дисциплин, которые так или иначе изучают то, что мы привыкли называть словом «любовь». Однако подходы этих наук предопределяются их методологией, а методология обусловлена прежде всего их предметом — а он у них различен. Социология в первую очередь имеет дело с социологическими фактами. А как в качестве такого факта взять глубоко внутреннее переживание, которое и сам человек-то, который его испытывает, не всегда может четко осознать и выразить? Поэтому социология больше будет обращать внимание на отношения, возникающие по поводу чувства любви, на те или иные проявления сексуальности и на идентичность субъекта — то есть на то, как человек сумел выразить вовне то, что волнует его «изнутри».
Со внутренними переживаниями или с так называемыми «ментальными феноменами» будет работать, конечно, психология. Причем, начиная с Фрейда, во внутреннем мире человека мы будем изучать как чувства, которые человек сам осознает, так и бессознательные процессы, которые могут лежать в их основании. В некотором роде мы наследуем здесь средневековой установке, согласно которой за очевидными желаниями человека может стоять одержимость дьяволом или, например, «околдованность» «женщиной-ведьмой».
Антропология как «учение о человеке» в широком смысле будет рассматривать любовь тоже очень по-разному: начиная со взгляда на любовь как на часть естественного механизма продолжения рода с опорой в том числе на его физиологические и химические составляющие, такие как, например, гормоны, и заканчивая выделением собственно человеческой составляющей любви, связанной с сугубо личностным переживанием, обращенным на личность другого человека. Понятное дело, про любовь к Родине, к искусству, ко вкусной и здоровой (или не очень) пище мы сейчас не говорим.
— Как тогда выглядит это явление с точки зрения философии?
— Особенность философского подхода к любви предопределяется спецификой философии как таковой. Философ не будет за психолога изучать, например, процесс вытеснения, а за социолога — динамику изменения гендерных идентичностей в конкретном обществе в тот или иной период времени. Однако, опираясь на то, что про любовь имеют сказать другие науки, философия всегда старается подняться немного выше, чтобы охватить взором некие более общие (а значит, универсальные) принципы и закономерности, проявляющиеся в конкретных амурных переживаниях или любовных отношениях. Иногда, рассуждая о любви, философия даже берет на себя смелость искать фундаментальные основания этого чувства в области чисто умозрительного, неких космических или метафизических принципов, к которым в принципе не могут быть применены эмпирические, то есть опытные, методы проверки. Конечно, с точки зрения строгой науки такие рассуждения не будут соответствовать, например, требованиям верифицируемости и фальсифицируемости, по которым научная теория должна быть потенциально подтверждаема или опровержима, и, следовательно, не могут быть признаны научными. Так, скажем, обстоит дело с идеей о том, что любовь исходит от Бога. Однако в жизни людей подобные «ненаучные» воззрения могут играть очень большую роль. Значит, даже если мы и не возьмем на себя смелость говорить, например, о метафизике любви как о сверхприродных принципах, проявляющих себя в наших чувствах и желаниях, то академически вполне уместен разговор о метафизике любви как совокупности идей о метафизической природе любви, которая включена в некий культурный дискурс, выражается в определенных учениях и в той или иной мере может влиять на то, как человек понимает процессы, происходящие в нем или между ним и другим человеком. А наше понимание в итоге не может не влиять на наши практики — на то, как человек живет.
— Можете кратко описать основные подходы к определению понятия любви?
— Это, конечно, очень обширный вопрос. Попытаюсь кратко наметить несколько возможных ракурсов. Можно, положим, отталкиваться от того, как мы представляем себе главный источник наших переживаний. Тогда мы будем классифицировать учения о любви исходя из того, что в ней кажется нам доминирующим: биологический компонент, социальный или даже метафизический.
Другой вариант: деление всех подходов на эссенциалистские, конструктивистские и смешанные. В первом случае, рассуждая о поле любви и сексуальности, мы предполагаем наличие неких неизменных констант, заложенных в индивиде и предопределяющих то, как он или она любит, кого любит и тому подобное. Во втором случае мы исходим из идеи о том, что то, что мы думаем о себе, области дозволенного и недозволенного и даже сама направленность нашего желания задаются (то есть, конструируются) конкретным обществом в конкретный период времени. То есть, если бы мы родились и были воспитаны в другом социуме, то мы бы, возможно, даже «хотели» совсем иначе. В том числе и постольку, поскольку дискурс, в контексте которого мы бы привыкли осознавать должное и запретное, возможное и невозможное, наконец, самих себя, был бы иным. Следовательно, конструктивизм допускает возможность пересмотра, ревизии нашей идентичности и наших желаний.
Мы можем ранжировать наши подходы и исходя из того, к какой науке они относятся: к психологии, к социологии и так далее. Можно делить учения по принципу их принадлежности к частям политического спектра и выделять, скажем, либеральные и консервативные подходы. Понятно, что либеральные теории будут делать акцент на свободе субъекта в вопросах его самореализации посредством любви и сексуальности, а консервативные – на преемственности по отношению к устоявшимся формам и традициям.
Как мы понимаем, содержание самих подходов будет весьма многообразным. Где-то эти учения, безусловно, пересекаются, но порой различие в деталях, нюансах будет определяющим.
— Чем любовь отличается от влюбленности, страсти и полового влечения? Как вы думаете, насколько часто люди умеют видеть эту разницу?
— Очень интересный вопрос! По моему мнению, в действительности, в жизни конкретных людей, очень непросто провести границу между любовью и влюбленностью. Как обычно мы их различаем? Любовь, говорим мы, — это что-то серьезное, долговечное, а влюбленность — так, блажь, кратковременное увлечение. Любовь, полагаем мы, — это что-то глубокое, а влюбленность — поверхностное. Однако разве недолговечное чувство не может быть глубоким и очень «серьезным» для человека, пока он его переживает? И чем, каким лотом, мы могли бы измерить глубину наших чувств?
В связи с этим, говоря об отношениях любви, я предпочитаю проводить главное различие не по продолжительности переживаний или их интенсивности, а с точки зрения принципиально разных оснований, на которых они строятся. Оговорюсь, что мы можем понимать слово «отношение» как «отношение между» и как «отношение к». Так вот, сейчас мы говорим об этом втором значении, об отношении к кому-то — или, иногда, к чему-то.
Я предполагаю, что в «делах Афродиты», как это называли древние греки, справедливо выделить три главных ядра: это любовь, сексуальность и эротизм. Любовь в этом понимании всегда личностна, направлена на личность другого человека в ее единичности. В любви мы открываем для себя ценность другого человека именно этого, а не какого-то еще, хотим, чтобы этот человек был с нами, то есть желаем быть причастны к его или ее бытию. На более высоких уровнях любви мы также проникаемся чувством заботы об этом бытии, о другом человеке. Такая любовь может не иметь ничего общего с сексуальностью, это может быть родительская или дочерняя, сыновняя любовь. Это может быть дружба — то, что мы называем «настоящей дружбой», а не просто «приятельскими отношениями», в которых важно прежде всего «соучастие», а личность соучастника вторична, он легко заменим на другого. А вот «настоящая» дружба, на мой взгляд, есть совершенно точно проявление любви.
В сексуальности объект не исключителен, а принадлежит к определенному типу, вызывающему у нас большее желание, чем человек другого типа. Личность здесь уже сама по себе не важна (если только мы не говорим о соединении сексуальности и любви). Главное в сексуальности – удовольствие (прежде всего физиологического рода) и желание этого удовольствия.
— Тогда что такое эротизм, чем это явление отличается от первых двух?
— Это, наверное, самый сложный для понимания компонент, потому что мы, как правило, не привыкли мыслить в подобных категориях. Если сразу по существу вопроса, то эротизм, в первую очередь, связан с нашим стремлением к Прекрасному. С таким стремлением, когда мы сами, как нам кажется, растворяемся в нем и даже забываем самих себя. Эротизм может быть никак не связан с любовью или сексуальностью, но чаще всего в контексте того, о чем мы сейчас говорим, он смыкается с первым или вторым или ими обоими. Бывает так, что в какой-то момент у нас, как говорится, «дух захватывает». И ты приходишь в такой восторг от того, насколько прекрасен другой человек, что в своей любви к нему можешь дойти до самозабвения. Это, кстати, одно из проявлений того, что в вашем вопросе было обозначено как «страстная любовь». Или в сексуальности: обычно наше желание удовольствия само по себе весьма эгоистично, однако порой переживание наслаждения или желание этого наслаждения оказываются настолько интенсивными, что ты как бы теряешь самого себя, другими словами — выходишь за рамки своего эго. Здесь соединение эротизма и сексуальности дает нам «сексуальную страсть». И философы, начиная от Платона и заканчивая, скажем, Батаем, предполагали, что вот это стремление к прекрасному, бесконечному, тотальному, в котором человек стремится выйти за границы только самого себя, и есть один из главных «проводников», заставляющих нас и любить, и желать по-иному.
Эти три компонента могут существовать раздельно, но часто пересекаются. И очень важно понимать, что именно движет сейчас тобой или твоим партнером — любовь, сексуальность или желание трансгрессивного эротизма. Тогда уже можно более осознанно и ответственно выстраивать как собственные стратегии поведения, так и отношения с другим человеком. К сожалению, дела любви зачастую страдают от отсутствия правильной рефлексии, и нам порой бывает очень сложно разобраться в том, что же происходит с нами или с другим человеком, на что мы можем в наших отношениях рассчитывать и как правильно добиться того, чего мы хотим на самом деле.
— Какие философы подробно исследовали любовь в своих работах?
— Их великое множество. Если даже мы будем придерживаться только западной традиции и не будем специально погружаться в область христианского богословия, для которого вопрос любви был, разумеется, одним из главных вопросов, то получится целая галактика. В качестве наиболее яркой звезды античной философии я бы выделил, прежде всего, Платона. Недаром понятие «платонической» любви знакомо сегодня почти каждому, хотя и понимается зачастую уже не совсем так, как в первоисточнике. Конечно, о любви писали и Эмпедокл, и Аристотель, и Сенека, и Марк Аврелий, и другие.
Средневековый дискурс о любви обширен, в нем преобладает христианское понимание Бога как источника подлинной любви и любви как подлинной дороги к Богу. В первую очередь я бы обратил здесь внимание на Августина. Философы Нового времени тоже не обходили этот вопрос стороной, хотя, конечно, и освещали его по-разному. Рассуждения о любви и браке мы находим и у Бэкона, и у Юма, и у Руссо, и, разумеется, у классиков немецкой философии: Канта, Фихте и Гегеля. Шопенгауэра тоже нельзя забывать. XX век взорвался чрезвычайно многогранной — и зачастую многоцветной, радужной — палитрой самых различных учений, посвященных проблематике пола, любви и сексуальности. Это, конечно, и Фрейд, и Райх, и Маркузе, и Лакан, и Фромм, и, безусловно, Фуко и Бодрийяр, и многочисленные теоретики феминистических и гендерных исследований, такие как де Бовуар, Виттиг, Иригарэй, Баттлер. Всех не упомянешь, разумеется. Стоит также отметить и стоящий особняком в этой плеяде труд Эволы «Метафизика пола».
У нас эта тематика увлекала Соловьева, Розанова, Бердяева и многих других авторов. Из позднесоветских-постсоветских исследователей я бы особенно выделил Кона, «главного сексолога страны» своего периода.
— Еще в Античности философы выделяли несколько разновидностей любви — филия, эрос, агапэ (к которым позднее прибавились сторге, мания, людус). Актуально ли деление на такие виды любви сейчас?
— Если мы посмотрим на слова, которые в русском языке выражают примерно то же, что и слово «любить», то мы, конечно, сразу припомним такие лексические единицы, как «нравиться», «симпатизировать», «обожать», «воздыхать» и так далее. Часто вопрос «а он меня любит или я ему только нравлюсь?» едва ли не сводит юную барышню с ума. Как правило, между членами этого синонимического ряда различия в силе чувства, но, по сути, говорим ли мы о разных вещах? В связи с этим греческие категории мне кажутся более четкими: дело в том, что они задают направление нашему чувству или, напротив, определяют чувство, исходя из того, на кого оно направлено. Так, «эрос» — это восходящая любовь, устремляющая нас к представляющемуся нам прекрасным объекту нашего желания; «филия» в отношениях между людьми (потому что филия может быть обращена и к другим вещам, например к мудрости, как в случае с «философией») — любовь равных, любовь-дружба; «сторге» направлена внутрь семейного пространства, прежде всего это супружеская любовь, любовь-нежность; а «агапэ», в противоположность эросу, — нисходящая любовь, в частности любовь родителей к своим детям. Мы видим, что есть определенные ситуации и есть формы любви, которые для них наиболее естественны.
Актуальная ли эта классификация сегодня? Конечно, эти понятия пережили античность. Так, в средневековом христианском дискурсе «агапэ» — это любовь Бога ко всем людям, а также любовь одного христианина к другому. «Преображенный эрос», свободный от плотской составляющей, как некогда у Платона, направляет душу человека к самому прекрасному, к Богу. Однако смыслы, разумеется, несколько меняются, развиваются. Говоря о дне сегодняшнем, стоит принимать во внимание, что, как отмечают многие исследователи, большинство социальных структур, которые еще недавно были стабильными и неизменными, приобретают все более динамичные, пластичные, как у Гидденса, или «текучие», как у Баумана, формы. Вместе с этим вопрос выведения конкретных форм любви и их предписаний из неких устойчивых ситуаций становится все более проблематичным.
— Сейчас очень сильно трансформируются взгляды общества на пол, гендер и гендерные роли. Как это влияет на понимание любви современными учеными?
— Сама идея гендера и гендерные теории в целом — с исторической точки зрения явление совсем недавнее. Однако возникли они не вдруг и не на пустом месте. Появление и развитие гендерных теорий соответствуют общему изменению в социальной мысли, которое было призвано отразить трансформации, постепенно охватывающие западные общества после Второй мировой войны. Мир становится другим, классические традиционные устои переосмысливаются, исходя из новых возможностей, которые предоставляет развитое индустриальное общество (его еще называют обществом позднего капитализма, или неокапиталистическим). Общий рост благополучия способствует тому, что формы взаимодействия людей в социуме оказываются все более многообразными, вариативными и свободными без угрозы социальному порядку в целом. Как следствие, мысль о том, что многие социокультурные установки (и даже те, которые было принято считать фундаментальными) являются прежде всего социальными конструктами и могут быть переконструированы, становится вполне допустимой и начинает завоевывать умы как теоретиков, так и обычных людей.
Гендер, как мы знаем, мыслится как социальный пол, не предопределяемый биологическим полом в жесткой форме. Более того, в частности, Батлер полагает, что гендер может даже предшествовать полу, поскольку многое в нашем понимании половых различий также культурно и, следовательно, гендерно обусловлено. Освободившись от привязки к полу, гендер множится, что в конечном счете служит попытке преодоления бинарных оппозиций в понимании отношений между людьми, а также их идентичности — ослаблению бинарности мужского и женского, гетеросексуального и гомосексуального и даже моносексуального и бисексуального. Однако, как это часто бывает, когда теория смыкается с политикой, пересекается с интересами конкретных социальных групп или даже целых обществ, порой практические воплощения гендерной теории (которая, впрочем, с самого начала уже подразумевала обращенность к практике) не свободны от радикальных, эксцессивных форм. Равным образом это относится и к противникам гендерного подхода и сопряженных с ним изменений.
— Чуть больше ста лет назад иной цели в жизни, чем любовь и семья, половина человечества чаще всего не могла себе позволить. Специально для женщин существовали отдельные жанры любовной литературы, ну а не сумевших найти любовь считали несостоятельными. Теперь женщинам открывается все больше возможностей для самореализации, а пришедших к индивидуалистическому счастью общество потихоньку отучается осуждать. В итоге тех, кто считает любовь единственным или главным смыслом жизни, становится меньше, а число сторонников альтернативных точек зрения растет. Можно ли сказать, что роль любви в нашей культуре постепенно снижается?
— Отличный вопрос! Вы совершенно верно обратили внимание на то, что для девушки из классической буржуазной семьи любовный роман служил окном в другую, чаще всего недоступную ей, но такую желанную жизнь. Недаром Гидденс называет романтическую любовь — то есть любовь, задуманную по аналогии с романом, — преимущественно феминным проектом самореализации. Однако нам не стоит преувеличивать фактические возможности обретения любви в сфере типичного буржуазного брака. В частности, в викторианскую эпоху считалось, что главное свое удовольствие женщина должна найти в угождении мужу и в исполнении домашних обязанностей. Осуждались не столько те женщины, что не нашли любовь, сколько те, что не завели семью, соответствующую тогдашним образцам. В эпоху эмансипации, наступившую вместе с сексуальной революцией 1960-х (для СССР — 1980-х), возможности для самореализации женщин, как вы справедливо заметили, многократно выросли и продолжают расти, но они не противоречат возможностям для самореализации в любви и сексуальности, а, напротив, включают их в себя. Поэтому мы можем говорить о том, что любовь в современном обществе все в возрастающей степени становится проектом самореализации. При этом традиционное различие между мужскими и женскими ролями постепенно стирается. Вместе с тем говорить о роли «любви в принципе» сегодня становится все более затруднительно из-за того, что любовь сейчас «такая разная», что любви вообще почти что и нет. Можно, скорее, говорить о повышении роли определенных форм и практик любви и вытеснении на край сцены других. Правда, стоит заметить, что эти процессы неоднородны, в разных обществах и культурных средах они идут с разной динамикой, а много где, как мы видим, пробуждаются обратные движения, ориентирующие человека на более традиционные модели.
Подписывайтесь на InScience.News в социальных сетях: ВКонтакте, Telegram, Одноклассники.
