О том, как «красный агроном» из народа обещал сельскому хозяйству «Дивный новый мир», а устроил «1984», как он искоренял генетику, долго ли он пожинал плоды успеха и почему его деятельность помогла взрастить многообразие мнений в японской науке, рассказываем в день развенчания его идей в нашей рубрике «История науки».

Посеешь клевер – пожнешь славу

2 сентября 1965 года на совместном заседании Президиума Академии наук СССР, коллегии Министерства сельского хозяйства и Президиума ВАСХНИЛ под председательством президента АН СССР Мстислава Келдыша был нанесен сокрушительный удар по воззрениям Трофима Лысенко и его сторонников.

История взлета Лысенко и его падения широко известна. Выходец из украинской крестьянской семьи, он был не самым образованным агрономом. Сначала Трофим окончил двухклассную сельскую школу, потом поступил в низшее, а затем и в среднее училище садоводства. Однако его юность пришлась на годы Первой мировой и Гражданской войн, и Умань, где учился Лысенко, захватывали то австро-венгерская армия, то Центральная Украинская Рада, а после установления советской власти в 1918 году город поочередно переходил в руки то белых, то красных. После Лысенко посещал селекционные курсы Главсахара и учился в Киевском сельскохозяйственном институте. Но теория, судя по всему, мало манила нашего героя: больше всего ему хотелось практики, поэтому заочную учебу в институте он совмещал с работой на Белоцерковской селекционной станции, где и опубликовал свои первые научные статьи, посвященные прививке свеклы и выращиванию томатов.

Стране были нужны урожаи, и после окончания учебы агронома направили на селекционную станцию в азербайджанский город Гянджа, где он получил достаточно свободы для внедрения своих идей. Там Лысенко задался похвальной, на первый взгляд, целью – найти корм скоту, который голодал в конце зимы, и одновременно повысить плодородность почвы. Лысенко решил засеивать земли кормовыми бобовыми культурами (люпином, викой, клевером) на зиму и благодаря мягкой зиме 1925-1926 года его план потерпел крах не сразу. Тут и раскрылся редкий природный дар этого человека – дар самопиара, который позднее подчеркивали многие историки науки. Лучше всего у него получалось культивировать надежду и взращивать оптимизм, которым журналисты «Правды» были рады поделиться с читателями в, прямо скажем, не самые сытые годы. Так в газетах появился образ «босоногого профессора», а карьера Лысенко быстро пошла в гору.

А сам наш герой все больше воодушевлялся. В Гяндже он начал испытывать новую теорию, где обосновывал четкую связь всех событий вегетационного периода растений с количеством тепла, которое они успели получить. И хотя специалисты в этой области небезосновательно критиковали работы Лысенко, ни журналисты, ни руководство партии не собирались вникать в теорию: им нужны были быстрые, активные меры для поднятия урожайности. Следующим шагом в работах Лысенко стала яровизация (или вернализация, как ее прозвали за рубежом). Идея эта была не нова, но подана как нечто гениальное и простое: суть состояла в том, что если семена подвергать воздействию низких температур перед посевом, они будут более «закаленными», станут устойчивее к холоду и дадут отличный урожай.

Наука между серпом, молотом и наковальней

Сам Николай Вавилов поначалу очень оценил эту идею: известному генетику в тот период были интересны опыты по скрещиванию растений, однако многие из них цвели в разное время. Если бы яровизация в версии Лысенко смогла ощутимо сдвигать сроки цветения и колошения злаков, это было бы очень ценно с точки зрения проведения новых селекционных опытов. Но идея не оправдала себя – даже в современном исполнении возможности этого агротехнического приема ограничены, и никаких чудес от него не ожидают. При Лысенко же успехи оценивались с помощью анкетирования, и результаты было легко переврать и подтасовать. Несмотря на это, долго скрывать неудачи не удалось: в 1937 году статьи о яровизации отказался публиковать даже журнал «Яровизация». Кроме того, оказалось, что после яровизации по методу Лысенко злаки становятся более чувствительными к головне (поражению грибом, которое губит колос и делает его непригодным для использования в пищу).

Другие его методы: летние посадки картофеля, чеканка (удаление верхушек) хлопчатника – тоже не имели большого успеха. Но в те годы Лысенко был уже членом Академии наук и пользовался огромным влиянием. Академик смог понравится Сталину, утверждая, что буржуазные ученые и их сторонники ставят ему палки в колеса лишь из зависти, да и в целом, чем больше растет и крепнет социализм, тем сильнее становится сопротивление вражеских элементов (последнее весьма льстило «отцу народов»). Менделевско-моргановская генетика считалась «продажной девкой империализма» (эту фразу часто приписывают Лысенко).

Противопоставлялась западной теории «мичуринская генетика», которая утверждала, что наследование признаков не связано с хромосомами, а определяется обменом веществ с окружающей средой, и которая стала одним из последних оплотов витализма. Поскольку Лысенко возглавил Институт Генетики АН СССР в 1940 году, многие сторонники прогрессивных на тот момент взглядов в генетике были раздавлены машиной сталинских репрессий – даже сам Вавилов, которому когда-то казались полезными идеи Лысенко, погиб в заключении в 1943 году, через три года после ареста.

Популярность Трофима Лысенко пережила и Сталина – только после отставки Хрущева, еще одного любителя сельскохозяйственных экспериментов, к мнению давно возмущавшегося научного сообщества и тех смельчаков, которые не побоялись раскритиковать методы Лысенко в «письме трехсот», направленном в ЦК КПСС еще за десять лет до этого события, начали прислушиваться.

Период лысенковщины – господства в биологии псевдонаучных идей этого агронома – современные биологи часто винят чуть ли не во всех бедах, доставшихся нам в наследство от советской науки. Иностранные ученые печально соглашаются – много от кого из них можно услышать сочувственные отзывы: мол, мы понимаем, если бы не он, биология в СССР достигла бы намного более впечатляющих высот. Но мало кто задумывается, какую тень лысенковщина бросала на науку в других странах мира, пока СССР был занят собственными проблемами.

«Минка» и нео-менделисты: приключения лысенковцев в Японии

Изучать влияние лысенковщины на зарубежную науку начали лишь недавно. Очень интересным примером здесь стала судьба Японии.

До конца Второй мировой в Японии строго преследовались антиправительственные силы, среди которых особенно опасными считались левые: социалисты, коммунисты и анархисты. Закон, на котором основывались все гонения, в лучших оруэлловских традициях назывался «Законом сохранения мира». С 1925 по 1945 год было арестовано 80 000 «мыслепреступников». Спасти их мог только идеологический разворот на 180º. Но та часть интеллектуальной элиты, которая не отказалась от своих взглядов и смогла дожить до прихода отменивших закон американцев, пользовалась в 1946 году безграничным уважением и почетом. Маятник качнулся в обратную сторону, и марксизм в глазах японцев расцветился самыми многообещающими красками. Японские ученые думали, что настало время создать лучшую науку для лучшего общества, и сияющим символом этого общества стало новое научное веяние, пришедшее со стороны СССР.

Восставшие из пепла японские «левые», организовавшие группу под названием «Минка» (объединение демократической науки), хотели получать быстрые результаты, а не ждать, пока генетики, словно запершись в башне из слоновой кости, будут заниматься фундаментальной наукой. Все это совпало с желанием проложить свой собственный путь в науке, а не превращаться в жалкую пародию на западные страны (ничего не напоминает?).

Поэтому японцы с симпатией отнеслись к идеям Лысенко, работы которого в 1946 году генетик Феодосий Добжанский перевел на английский, чтобы сделать их доступными для критических отзывов, хотя и понимали, что их нельзя воспринять и воплотить до мелочей. Молодые японские генетики, называвшие себя нео-менделистами, тоже отнеслись к этим работам с большим интересом, хотя и не собирались отрицать положения менделевской генетики. Переведенная работа Лысенко о наследственности (правда, существующая в Японии всего в одной копии) уже в 1948 году собрала ученых для обсуждения за круглым столом.

Вскоре после этого теория Лысенко стала преподаваться в старших классах, о чем с недовольством отзывались в Восточной Германии, говоря, что когда красные молодые японцы флиртуют с лысенковщиной, то под угрозой находится вся свобода науки. Однако в реальности, как пишут японские ученые, свободе это не угрожало – скорее, наоборот, способствовало развитию научной дискуссии.

Поэтому, по мнению автора статьи, ничего парадоксального не произошло, когда японцы вдруг решили раскритиковать Лысенко, вторя западным ученым. С ужесточением «холодной войны» само значение демократии в японском обществе изменилось, и чтобы показать мировому сообществу, какие они свободные и прогрессивные, японские ученые уже не должны были инициировать долгие и пространные обсуждения – оставалось лишь атаковать слабые стороны теории Лысенко, которых они видели немало. При этом их мнение о теории в корне не изменилось – сменился лишь фокус внимания.

Так теория, которая принесла нашей стране много бед, оказалась скорее закаляющим фактором, подтолкнувшим японскую науку к развитию. Это, конечно, не показывает, что свободу науки нужно политически ограничивать, а скорее демонстрирует многообразие вариантов взаимоотношений общества и науки.