– Александр Георгиевич, вас назначили и.о. ректора в конце июня текущего года, сегодня начинается учебный год. Какие задачи вы ставите перед университетом, что планируете сделать в первую очередь?

– Действительно, 30 июня меня назначили исполняющим обязанности ректора РХТУ имени Д.И. Менделеева. Это один из немногих вузов, отвечающих за развитие химической промышленности в нашей стране. Исторически РХТУ накопил колоссальный опыт в области химической технологии и биотехнологии. Потом по неким причинам произошло замедление в его развитии. Так что основная задача — возродить его химическую промышленность, нефтегазохимию и углехимию, не говоря уж о фармпромышленности. По сути, в России заново строится этот сектор экономики. Чтобы были кадры, новые научные разработки, должна быть базовая опорная организация. Пока в нашей стране такого вуза для химтеха нет. Задача РХТУ — стать именно таким вузом.

Основная дисциплина, по которой мы готовим студентов, — это химическая технология. Помимо чисто химтеха, развивается химико-фармацевтическое направление, это один из наших приоритетов. Развитие фармацевтической отрасли связано с импортозамещением и санкциями в том числе. Нужны кадры и технологии для растущей фармотрасли, а если мы посмотрим на рынок лекарственных препаратов, то почти 95% из них — химические соединения. Именно РХТУ должен стать лидером в области разработки новых технологий и получения новых лекарственных препаратов.

Из ближайшего будущего — мы готовим стратегию развития вуза до 2025 года. В области образования мы хотим стать первым проектным вузом для химической технологии. Проектный вуз — это когда студент с первого курса работает над проектом, и к окончанию обучения у него есть готовый проект. Все дисциплины так или иначе к нему привязаны.

— То есть студент уже на первом курсе должен выбрать, чем он закончит свое обучение через четыре или пять лет?

— Конечно, они в принципе выбирают направление на стадии поступления. Самые популярные — это фундаментальная и прикладная химия, химическая технология, биотехнология, наноинженерия, нефтегазохимия и химико-фармацевтическое направление.

— И какой у вас конкурс на этих направлениях был в этом году?

– Для нас сейчас более важен не конкурс, а средний балл по дисциплинам за ЕГЭ. На популярных направлениях он достигает 85 баллов.

Возвращаясь к студентам, добавлю, что мы хотим с первого курса вовлекать их в научную работу и закрепить за лабораториями, у которых есть проекты и гранты. Тогда студенты смогут зарабатывать в вузе, это избавит их от необходимости работать официантами и продавцами. Но они должны понимать, что если они выбрали профессию химика, то они никогда не будут чрезвычайно богатыми. Химия — это призвание. Чтобы выбрать химию, надо иметь либо родителей химиков, либо попасть в класс, где учитель химии мотивирует, а таких сейчас, к сожалению, не очень много, либо надо иметь какую-то предрасположенность к этому предмету. Просто так химию выбирают редко, поэтому дети к нам приходят обычно мотивированные. Так что надеюсь, что студенты, которые идут в РХТУ, выбрали химию целью своей жизни.

— А у вас химия — цель жизни?

— Конечно.

— Вы так увлеченно говорите об этом предмете, но сейчас ректор — это, по сути, государственный чиновник с множеством административных обязанностей. Как вы планируете совмещать их с наукой?

— У меня есть лаборатория тканеспецифических лигандов в МГУ, и спасибо Министерству, которое разрешило совмещать науку там и работу здесь. В МГУ мы занимаемся доставкой противоопухолевых препаратов к пораженному месту. Сейчас там собрался коллектив, который может функционировать самостоятельно. Процесс уже поставлен на рельсы, и работу можно контролировать дистанционно. Работа ректора — это, естественно, прежде всего административная работа, и на науку времени остается меньше, чем было раньше. Но я понимал, на что я иду, был к этому готов, и работа в университете была выстроена так, чтобы мои заместители могли подхватить мои обязанности.

— Как получилось так, что вы были заместителем декана химфака МГУ, у вас была лаборатория в МИСиС, а вас назначили ректором РХТУ, к которому вы не имели отношения?

— Это вопрос сложный. Я знаю, что было несколько кандидатов, и Министерство принимало решение. Наверное, выбрали за какие-то заслуги.

— Вы довольны этим решением?

— Да, я люблю делать что-то новое и доводить это до конца. В МГУ, до того как стать заместителем декана, я возглавлял научный отдел. Мы выстроили научную работу химического факультета — это почти 2000 сотрудников. Потом с заместителем декана по организационной деятельности мы организовали работу с крупными компаниями, нашими индустриальными партнерами, и наладили работу с интеллектуальной собственностью, что также важно в современном мире. Сейчас инновационная деятельность химфака налажена и четко работает. Новый этап — это сделать так, чтобы РХТУ стал лучшим химическим технологическим вузом страны.

— У РХТУ, в отличие от того же классического вуза МГУ, специализация узкая, прикладная. Как вы планируете выстраивать взаимодействие с бизнесом?

— Тут я даже немного не согласен. Можно посмотреть на цепочку «МГУ-РХТУ». МГУ — это фундамент, и именно там сложно найти партнеров, потому что мы находимся на стадии посевных исследований. РХТУ — следующая ступень, которая ближе к конечному потребителю. Это инженерное образование. То, что изначально сделали фундаменталисты, должны докрутить и доделать в РХТУ, и индустриальный партнер придет сюда за конечным результатом. Одна из наших задач — работать в связке с МГУ: у них фундаментальные знания, у нас — инженерно-химические знания, чрезвычайно широкие по направлениям.

Химия — это практически все, что нас окружает. Нефтегазохимия дает продукты нефтехимического синтеза: полимеры и многое другое. Лаки и краски, керамика и стекло, материалы для ядерной энергетики, все, что связано с фармой, радиохимия, тонкий органический синтез (разработка полупродуктов органической химии), минеральное сырье, удобрения — все эти направления присутствуют в РХТУ, и они развиты. Новое направление, зеленая химия, ориентировано на внедрение химии в области устойчивого развития с целью экономить на сырье и минимизировать выбросы в окружающую среду.

— РХТУ попал в список вузов и научных организаций, которые смогут самостоятельно присуждать ученые степени. Как изменятся требования к соискателям, авторефератам, диссертациям? Как вы будете формировать диссертационные советы? Это будет модель МГУ или СПбГУ?

— Мы получили право самостоятельно присуждать ученые степени, и это почетно.

По поводу модели, мне нравится модель МГУ. Она похожа на модель ВАКа, за исключением мелких вещей: три оппонента, нет ведущей организации. Я сам член нового диссертационного совета МГУ по органической химии. Модель СПбГУ тоже рабочая, но больше приближена к западным моделям, когда под конкретную задачу собирается коллектив.

— Есть ли у вас программа поддержки молодых ученых, чтобы они оставались работать в РХТУ?

— Да, мы планируем создать в университете отдельный фонд как раз для поддержки молодых ученых. Для того чтобы мотивировать молодых ученых, нам надо стараться оставлять их в РХТУ. Для этого они должны видеть свои перспективы. В нашей стратегии мы планируем сделать показатель 25 (возможно, больше) молодых докторов наук за пять лет. Сейчас уже два молодых декана возглавляют факультеты. И это хорошая тенденция. Мы будем двигаться дальше к омоложению трудового коллектива и будем стараться создавать условия для молодых ученых в РХТУ. Тут все просто. Это развитая инфраструктура, финансы и четкая карьерная траектория. Больше ничего не нужно. Если это есть, ученые останутся и будут работать.

— Многие говорят, что и на Западе ученые не очень богато живут, хотя зарплаты в сравнении с нашими там более чем достойные. Вы упомянули «финансы». Правильно ли я понимаю, что вы планируете поднимать зарплаты вашим сотрудникам? За счет чего вы будете это делать? Это гранты, привлечение индустриальных партнеров, из бюджета?

— Во-первых, мы работаем с бюджетным финансированием. Мы просим у Министерства образования и науки дополнительные деньги, чтобы поддержать, премировать наших ученых. Но мы зажаты в рамках госзадания, а оно рассчитывается из соотношения студентов и преподавателей. Эти расчеты правильны, но я надеюсь, что Министерство поймет и нас. На одного преподавателя приходится 12 студентов. Но у нас есть специфические естественнонаучные дисциплины, особенно в области химии, где это соотношение сильно уменьшается. Это касается практических занятий студентов, на которых они что-либо синтезируют.

По технике безопасности невозможно одному преподавателю отследить, что делают 12 студентов. Химия — наука опасная. Есть более опасные дисциплины, такие как органический синтез, радиохимия, есть менее опасные, когда работа связана с приборами. Если работать с легко воспламеняющимися жидкостями, взрывчатыми веществами, нужно менять соотношение студентов к преподавателю. Поэтому мы будем обращаться в Министерство с предложением пересмотреть это соотношение для практических занятий.

Во-вторых, и тут не все ученые будут со мной согласны, «волка ноги кормят». Надо искать деньги самим. Сейчас очень много возможностей для финансирования. Есть программы Министерства образования и науки, в рамках Стратегии научно-технологического развития появляются новые конкурсы, гранты, субсидии, госконтракты, заказы на исследования от Министерства промышленности и торговли, проекты РФФИ и РНФ, который, кстати, очень приближен к европейским системам выделения грантов. Помимо этого, есть Фонд Бортника, различные венчурные компании и институты развития. Химия нужна всем. Так что ученым необходимо писать заявки. Это тяжелый труд. Когда я только начинал карьеру, я писал в год по 20 заявок. В первый год из 20 проектов одобрили 2. Но это очень хорошая школа. Дошло до того, что из десяти проектов выигрывали шесть.

— Мы год назад делали интервью с мегагрантником Александром Кабановым, и он, сравнивая работу по грантам у нас и на Западе, говорил, что в России стало лучше, но все равно львиная доля времени уходит сначала на подготовку проекта, потом на отчеты по гранту, и очень мало времени остается на науку. Вы тоже участвуете в международных проектах, видите, как работают там, как работают здесь. Становится ли у нас лучше, проще?

— Глобально, конечно, становится лучше, но бюрократия все равно есть, и порой она зашкаливает и не обоснована. Люди перестраховываются, требуют побольше бумаг. У себя в РХТУ мы будем стараться эти процессы упростить. Должно быть так: ученый пришел в соответствующий отдел, сказал, что ему нужен реактив, и через некоторое время он уже у него на полке. Если этого не будет, будем наказывать отделы.

Все знают, что наша химия сильна.

— А как же российские астрономы, физики?

— Астрономы, физики-ядерщики, конечно, о них речь не идет. Я сейчас говорю о химии, биологии и медицине. Во всем мире российские химики знамениты и известны. У нас другой подход. С американскими учеными нас сложно сравнивать, поскольку в Америке большинство ученых из Китая и Индии. Они очень хорошие исполнители, много работают, хотя сейчас и китайцы стали работать меньше. Но в чем особенность нашего ученого? Он очень креативный.

— Почему же китайцы и в США остаются исполнительными, а русские креативными? Это различия в системе образования?

— Да, я считаю, что это особенности нашего образования. Наше классическое образование, оставшееся еще с советских времен, очень хорошее. Его нужно менять, чтобы быть в тренде современной науки, но совсем немного. Часто студенты начинают спрашивать: «А зачем нам физика, мы никогда не будем заниматься физикой». Или математика, или русский язык. Но система выверена и проверена годами.

Университетское образование структурирует сознание так, что человек, окончив вуз, может решать задачи разного уровня, и не только в химии. Многие химики стали биологами и медиками. Многие работают в гуманитарных направлениях, в той же рекламе, бизнесе, которые никак с химией не связаны.

Кстати, биолог или медик никогда химиком не станет.

— Почему так?

— Потому что любой биологический процесс — это химия. А вот выучить химию биологу (да и медику) будет значительно сложнее. Учась на химфаке, я выбрал направление биологии и медицины и сейчас могу с биологами и медиками разговаривать практически на равных, а вот они не могут так же легко изъясняться нашими формулами.

— Мы уже затронули тему грантов. Расскажите, как сейчас обстоят дела с зарубежным финансированием, зарубежными грантами? Какова их доля в тех средствах, которые получают российские ученые? Сократилось ли их финансирования из-за охлаждения отношений с Западом?

— Не могу сказать, что санкции как-то повлияли. Наоборот, стало больше программ. Совместные с европейцами и американцами программы есть у Минобрнауки, РФФИ, РНФ. Чтобы победить в таких программах, нужно коллаборировать. Сидя на месте и ничего не делая, нельзя написать программу с немцами или американцами. Нужно выстраивать отношения, писать совместные статьи, ездить на конференции. А сколько сейчас студенческих конкурсов! Так что возможностей заработать стало больше. Единственный недостаток, который есть сейчас в системе поддержки, — это соотношение бюджетного и внебюджетного финансирования. В Штатах доходит до того, что 90% идет из внебюджетного финансирования (индустрия, частные инвестиции и пожертвования) и 10% — из бюджета. В России все наоборот. И это чрезвычайно обидно. В России много богатых людей, а мы в РХТУ занимаемся важными вещами. И я не понимаю, почему эти люди не идут к нам со своими проектами, с частными деньгами, просто сделать что-то хорошее.

— Они, наверное, думают, почему же вы не идете к ним с проектами и предложениями.

— Мы начинаем ходить, и уже есть первые спонсоры. Мы нашли деньги, чтобы сделать небольшой ремонт, чтобы оформить университет к началу учебного года и Дню знаний. Так что нам нужно взаимодействие с обеспеченными людьми. Вложиться в развитие вуза — это инвестиции в наше общее будущее.