— Недавно «Вышка» выпустила статистический сборник «Индикаторы науки: 2017». Какие основные выводы можно сделать из этого сборника?

— Самая значимая тенденция — это сокращение финансирования науки. Второй важной тенденцией можно назвать рост результативности, то есть увеличение потока публикаций в международных журналах. Менее динамичный рост мы наблюдаем в сфере патентования разработок. Однако пока еще не ясно, как эти показатели поведут себя на фоне нынешнего спада финансирования. Можно ожидать, что показатели результативности в ближайшее время будут расти инерционно.

Отмечу, что до последнего времени Россия отличалась одним из самых высоких в мире темпов роста затрат на науку в постоянных ценах. С одной стороны, это было связано с эффектом низкой базы. С другой, характеризовало активную политику государства в этой сфере. Итоги последнего года вызывают тревогу, поскольку за прошедший период не удалось создать альтернативных источников финансирования науки помимо государства. В России в этом смысле наблюдается патерналистская модель науки. И это связано не только и не столько с тем, что государство опекает науку, хотя и не без этого.

Предпринимательский климат и связанное с ним поведение предприятий таковы, что они слабо заинтересованы в инновациях. И это означает, что они тем более не готовы вкладываться в долгосрочные проекты, связанные с научными исследованиями и разработками. Поскольку непонятно, принесут ли они требуемые результаты, какими они будут, насколько конкурентоспособными, сколько времени займет освоение технологий в производстве и так далее. В итоге пропорция между государством и бизнесом в финансировании науки составляет 70% и 27% соответственно.

— Но если послушать чиновников от Минобрнауки, то они, наоборот, постоянно подчеркивают, что доля внебюджетного финансирования растет.

— У Минобра действительно растет объем внебюджетных средств в рамках госпрограммы «Развитие науки и технологий». В том числе это объясняется жесткими требованиями к финансируемым проектам. Но госпрограмма — это еще не вся наука. На фоне опережающего роста бюджетного финансирования доля бизнеса в относительном измерении заметно сократилась. И мы вернулись примерно к той же пропорции, которая была в российской науке во второй половине 90-х годов, то есть к сверхцентрализованной системе финансирования науки, где полностью доминирует государство. Это значит, что инвестиционный климат в отношении научно-технологического развития сегодня негативный.

— Финансирование падает из-за общего урезания бюджета или есть еще какие-то факторы?

— Могу сказать, что наука пострадала больше всех. Как правило, всегда начинают сокращать финансирование науки исходя из того, что это что-то неопределенное, с отложенными на будущее результатами. Государство же не может сокращать пенсии, зарплаты бюджетников.

— Опять же Министерство образования и науки стало одним из немногих ведомств, чей бюджет на 2017 год не только не сократился, но даже немного вырос. Что касается тех же зарплат научных сотрудников подведомственных учреждений, то, по данным Росстата, на которые ссылается Минобр, уже вот-вот во всех регионах она достигнет 200% от средней по региону.

— Тут много нюансов. Во-первых, не во всех регионах эти показатели достигнуты. Самая сложная ситуация в тех регионах, где сосредоточена основная масса научных организаций. В тех регионах, где низкая средняя зарплата и небольшой научный потенциал, ситуация лучше, потому что вся игра идет вокруг процентных соотношений. А в Москве, например, где высокая средняя зарплата и много научных организаций, совсем другая картина, особенно в условиях, когда многие московские научные организации, в том числе академические, финансируются преимущественно из федерального бюджета.

Второй момент связан с тем, что в условиях такого рода тенденций можно ожидать сокращения занятости. Хотя еще в 2015 году ситуация была довольно стабильной.

— Что будет дальше?

— После периода динамичного роста бюджетных расходов их падение носит радикальный характер. В 2017 году это падение продолжится, и мы выйдем к концу кризисного периода к очень низкой точке, которая у нас была десять лет тому назад.

— Согласно статистике из ваших же «Индикаторов науки», численность персонала, занятого исследованиями и разработками, падает с 1995 года. С чем это связано?

— Да, это стабильная многолетняя тенденция. Занятость сокращалась в течение многих лет даже на фоне роста финансирования науки. Этот процесс складывался из нескольких потоков. Во-первых, существенная часть молодежи в науке пока не задерживается, многие уходят, достигнув определенного профессионального уровня. Во-вторых, не удалось создать стимулов для удержания в науке ученых среднего поколения. Если судить по демографическим распределениям, то это провальная группа. Этот провал начался в середине 90-х годов и так и сохраняется, но если молодежь будет закрепляться в науке, то он постепенно исчезнет. В-третьих, под давлением требований по повышению результативности научных организаций, конечно, наметилась позитивная тенденция по избавлению от балласта. Так что особых факторов для заметного увеличения занятости пока нет. Существующий приток в науку, скорее всего, не позволит компенсировать масштабы оттока за прошедший период, так что общее сальдо отрицательное.

— Тогда еще вопрос: министр Васильева неоднократно в последнее время заявляла, что доля молодых ученых (до 39 лет) увеличилась до 43%. Значит, какой-то рост есть?

— Доля молодых в науке растет, но на общем фоне это пока не достигло критической массы. Как уже было сказано, многие молодые исследователи в науке не задерживаются. Не будем забывать, что в целом ситуация в научной сфере сложная. К тому же, имеют место кадровые «пробки», когда руководящие должности заняты людьми старших поколений, и перспективы карьерного продвижения часто очень ограничены. Сейчас, конечно, ситуация начала меняться, поскольку устанавливают возрастные нормативы для определенных должностей.

И с этим гораздо сложнее, ведь речь не только о стартовых грантах в разных формах, но и о том, чтобы вся система работала в устойчивом режиме. Не очень удачно, например, что период реформ в Российской академии наук совпал с периодом экономической стагнации и сокращением бюджетных расходов на науку. Проводить реформы на спаде не очень правильно, они в этом случае носят хирургический характер.

— Вы имеете в виду, что это плохо для Российской академии наук или для российской науки в целом?

— Я не говорю сейчас об институциях. Это касается в целом российской науки. Так, когда бюджетные расходы росли, укрепилась научная база вузов. В них вложились, оснастили оборудованием, в рамках 218-го постановления Правительства привлекли деньги бизнеса, в рамках 220-го постановления — зарубежных ученых. Создали центры коллективного пользования, инжиниринговые центры. Предполагалось, что система начнет устойчиво функционировать.

Но для того, чтобы она начала функционировать устойчиво, государство, во-первых, должно эту поддержку продолжать. А во-вторых, бюджетная поддержка должна во все больших масштабах замещаться деньгами с рынка — это и бизнес, и зарубежные гранты. Гранты, как мы знаем, сократились достаточно серьезно. Бизнес не в лучшем состоянии и свои вложения сокращает. И государство сокращает расходы. Поэтому источников для поддержания устойчивости науки сегодня явно недостает. Теперь мы находимся на развилке: либо перейдем к радикальным мерам по сокращению, чего точно не хотелось бы, либо потребуются серьезные структурные маневры с фокусировкой в точках роста.

— Что это может быть?

— Если мы ориентированы на реальный рост и на эффективность, то требуется целый комплекс мер, в том числе перестройка системы высшего образования, где ряд образовательных программ прикладного профиля должны двигаться в сторону прикладного бакалавриата. Это означает некоторое повышение уровня техникумов и приземление на практическую почву общего высшего образования. Во всех секторах науки необходимо обеспечивать поддержку центров превосходства. Еще один важный аспект — правильно выбранные стратегические приоритеты и концентрация на них ресурсов. В рамках этих приоритетов должны поддерживаться как исследовательские группы, так и организации. Безусловно, крайне актуальна поддержка фундаментальной науки, но на базе международных стандартов качества исследований и требований к их результативности.

В сфере прикладной науки принципиальное значение имеет улучшение предпринимательского климата и стимулирование бизнеса к инновациям, а не к научным исследованиям. А дальше бизнес сам разберется. Если наука способна предложить бизнесу конкурентоспособные и готовые для внедрения разработки, то он будет вкладываться. Если наука не в состоянии этого предложить, то бизнес будет искать альтернативы, например, покупать патенты, готовые технологии и прочее.

— Я недавно общалась с учеными из СПбГУ, работающими над проектом в рамках ФЦП «Исследования и разработки». Они жаловались, что очень сложно внедрить разработку в производство. Они приходят к потенциальному индустриальному партнеру и говорят: «У нас есть такая-то разработка». Предприятия отвечают, что могут производить только в промышленных масштабах, поэтому производите сами. А создать малое инновационное предприятие ученые не могут, потому что они ученые.

Если исследования действительно ориентированы на рынок, то их надо делать совместно с бизнесом. Если они не находят прямого партнера со стороны бизнес-сообщества, то можно попробовать поискать возможности на венчурном рынке. Возможно, вложатся технологические предприниматели, но тогда надо технологию соответствующим образом упаковывать. Поэтому ученый должен осознавать, на каком рынке он играет, и соответствующим образом формировать свою стратегию. Да, ученые часто не умеют продавать свои разработки. Тогда надо включать в свои команды специалистов по продвижению. Из институтов развития, например, Сколково с этим неплохо справляется.

— Многие из резидентов и бывших резидентов Сколково сейчас жалуются, что после смены руководства в 2013 году их замучили проверками, бюрократией и исками.

— Думаю, что это связано не со сменой руководства Сколково. Я позитивно оцениваю нынешнее руководство. Коллеги ориентированы на сервисы для стартапов, линейка этих сервисов растет. То, что они завалены отчетностью, связано лишь с тем, что государство вменяет им эту необходимость. И эта отчетность неизбежно падает на стартапы.